Русская история в жизнеописаниях ее главнейших дея - Страница 93

Царю Василию ничего не осталось, как повиноваться. Он положил свой царский посох и переехал из царских палат в свой княжий дом.

Верховное правление на время перешло к боярскому совету под председательством князя Федора Мстиславского.

На другой день, 18 июля, толпа москвичей вышла к Данилову монастырю и послала в Коломенское сказать: «Мы свое клятвенное слово совершили – Шуйского свели; теперь ведите к нам своего вора».

Но из села Коломенского им дали такой ответ: «Дурно, что вы не помните крестного целования своему государю, а мы за своего помереть рады».

В то время многим в Москве стало жаль Шуйского, а Василий Иванович, узнав это, послал денег стрельцам, которых было тысяч до восьми в Москве, чтобы с их помощью возвратить себе престол. Патриарх начал осуждать низложение царя. Тогда 19 июля Захар Ляпунов подобрал себе товарищей, подговорил чудовских иеромонахов. Они пришли в дом к Василию Шуйскому, разлучили его с женой, увезли ее в Вознесенский монастырь и объявили, что Василию следует постричься в монахи.

«Люди московские, что я вам сделал? – спросил Шуйский. – Какую обиду учинил? Разве мне это за то, что я воздал месть тем, которые содеяли возмущение на нашу православную веру и хотели разорить дом Божий?»

Ему повторили, что надо постричься. Василий Шуйский наотрез сказал, что не хочет.

Тогда иеромонахам велено было совершать обряд пострижения, и когда по обряду спросили его: желает ли он? – Василий громко закричал: «Не хочу»; но князь Тюфякин, один из соумышленников Ляпунова, произносил за него обещание, а Ляпунов крепко держал Василия за руки, чтобы он не отмахивался. Его одели в иноческое платье и увезли в Чудов монастырь.

В то же время в Вознесенском монастыре постригли жену Василия. Марья Петровна также не дала обета и твердо говорила, что никто не может разлучить ее с мужем, с которым соединил Бог. Патриарх Гермоген вопиял против такого беззакония и говорил, что иноком стал теперь тот, кто за Василия отрекался от мира.

Василий был последним государем из дома Владимира Святого, шесть веков с лишком со времени принятия христианства господствовавшего в Русской земле. Москвичи вспомнили тогда, что за некоторое время перед его низложением в Архангельском соборе, где почивали остатки всех потомков Даниила Александровича Московского, в полночь слышали люди плач великий, чтение сто восемнадцатого псалма и пение вечной памяти. Плачем началось, плачем окончилось. Этот плач в усыпальнице московских государей предвещал низвержение царя Василия и грядущие бедствия, после которых уже иному роду суждено было господствовать в Русской земле.

В. В. Верещагин. Осада Троицкой лавры поляками в Смутное время.

Через три дня после пострижения царя Василия прибыл гетман Жолкевский к Москве с польским войском. Бояре волей-неволей должны были соглашаться на избрание Владислава и показывать вид, будто поступают добровольно. Патриарх Гермоген сначала сильно противился, всегда верный своему неизменному отвращению ко всякой иноземщине, однако потом, видя, что невозможно устоять против печальных обстоятельств, соглашался, но по крайней мере с условием, чтобы новый царь принял православие и крестился. Переговоры с Жолкевским шли три недели. Жолкевский был одним из немногих в то время благороднейших и честнейших людей в Польше, чуждым иезуитских козней, уважающим права не только своего народа, но и чужих народов, ненавистником насилия, столько же храбрым, сколько умевшим держать в порядке войско, великодушным, обходительным и справедливым. Он не мог согласиться на требование Гермогена, но заключил такой договор, который показывал, что гетман вовсе не думал о порабощении Руси Польшей, напротив, уважал и даже ограждал права русского народа. Московское государство избирало своим царем Владислава с тем, чтобы власть его была ограничена по управлению боярами и думными людьми, а по законодательству – думой всей земли. Владислав не имел права изменять народных обычаев, отнимать имущества, казнить и ссылать без боярского приговора, обязан был держать на должностях только русских, не должен был раздавать по польским обычаям полякам и литовцам староств, однако мог жаловать их деньгами и поместьями наравне с иноземцами, не мог строить костелов и не должен был дозволять насилием и хитростью совращать русских в латинство, обязывался оказывать уважение к греческой вере, не отнимать церковных имений и отнюдь не впускать жидов в Московское государство. Бояре поставили в договор условие, чтобы крестьяне не переходили с земли одного владельца на земли другого. 17 августа трое главнейших бояр князья Федор Иванович Мстиславский, Василий Васильевич Голицын, Даниил Иванович Мезецкий с двумя думными дьяками Телепневым и Луговским взяли на себя право заключить этот договор от имени всех чинов Московского государства. То была ложь: участия всей земли не было и выборные люди не съезжались.

Простой московский народ недоволен был избранием Владислава. В Москве усиливалась партия, хотевшая снова возвести на престол Шуйского. Бояре, приписывая эти волнения козням Василия и его братьев, до такой степени раздражились против Шуйских, что поднимали вопрос: не перебить ли всех Шуйских? Но за сверженного царя заступился Жолкевский. Он объявил, что Сигизмунд приказал ему беречь Василия и не допускать над ним насилий. Бояре отдали Жолкевскому в распоряжение сверженного царя и его родственников. Гетман отправил братьев Василия Шуйского Ивана Пуговку и Дмитрия с женой в Польшу, самого сверженного царя – в Иосифов монастырь, а его супругу – на время в Суздальско-Покровский монастырь. Жолкевский не хотел признавать их пострижения, так как оно было насильное, и дозволил им ходить в мирском платье.